| zaharur | Дата: Суббота, 13.04.2013, 10:58 | Сообщение # 1 |
Группа: маленький фонарщик
Сообщений: 5681
Статус: Offline
| Хороший рассказ, только в конце дед немного загнул лишнего, видимо, лишний стопарик ему всё же повредил 
Рассказ был взят отсюда.
ЧИСТАЯ РАДОСТЬ
РАССКАЗ
- Золотой ты мой, и на кого ж ты меня покинул?!
"Ишь, как моя-то по мне убивается – золотой! А при жизни сколь кляла? Сдох бы, мол, от самогонки той? Ишь ты!"
- Кормилец ты наш, да как же я без тебя-то?
"Ну, ясное дело – кормилец! И что ты, старая, делать-то будешь – на одной-то своей пенсии? И картошку садить одна не управишь – и-эх!"
Дед Славка помер еще в понедельник, и теперь вся деревня Малиновка – все пятнадцать жителей - собралась провожать его в последний путь. Гроб стоял на двух табуретах, а самогонка, нагнанная к майским и припрятанная потом старухой в навозе, теперь приготовлена была для поминок.
"Ишь ты, куда спрятать удумала! Стакан нацедить пожалела, курица навозная, до единой бутылки пересчитала-заныкала. Нате вам теперь, упейтесь!"
Умер дед Славка совсем как-то неожиданно – решил уйти в запой с понедельника, но старуха всю праздничную самогонку попрятала, а деду выставила костлявый кукиш: "На-ка, полюбуйся! Дети на май соберутся-съедутся - и что им? Скажу, мол, батя ваш все вытянул? Пьешь-пьешь, да никак не издохнешь".
Дед Славка пререкаться тогда не стал – посидел у окошка, посмотрел на мир трезвыми глазами, и такая тоска на него вдруг нашла, что взял да и помер. Одна радость, что в морг не повезли потрошить – до райцентра восемьдесят километров; кто да и на чем повезет покойника по весенней распутице? Кой-как фельдшерицу из соседнего села вытребовали, да еще и милиционера ихнего, вот и все освидетельствование.
- От старости! Жил, жил да и помер.
Усопший дед Славка лежал в своем гробу и ничего того, что происходило вокруг, видеть и слышать не мог, – одно слово, покойник! Но дух деда Славки, отделившись от тела и попав в "тонкий мир", придирчиво наблюдал за собственными похоронами: велика ли мудрость, если весь этот "тонкий мир" не где-нибудь, а тут же, у своего дома? Да и не только тут – он везде и сразу! Жаль, ходить туда-сюда не дозволено: ушел так ушел.
- Тебе-то можно, я ж сказал - летаргия! – проговорил из-за плеча Ангел, Которого Нельзя Видеть. – Собирайся назад. Ты ж спящий! Поспешай, закопают – поздно будет.
- Погоди, милок, погоди, – шепнул Ангелу дед Славка, – дайка мне ишо чуток на эту комедь полюбоваться, когда теперь увижу!
- Ну, валяй, – вздохнул Ангел.
- Вон, смотри, – не унимался дед. – Вон та, с дитями – это старшая невестка, из соседней деревни. Одна лямку тянет, сынок-то у меня сидит за драку. А вон та – младшенького сына жена. Сам-то не приехал, куды ему. В Москве распроклятой, на стройке вкалывает. И зовется-то теперь как-то не по-людски – по-иностранному!
- Гастарбайтер, – подсказал Ангел.
- Во-во, тот самый байтер! В прошлый раз без денег приехал, обманули его капиталисты. Дак опять поехал, куды ж ему? На майские ждали…
- Все, дед, хорош трепаться, не на земле, – занервничал Ангел, - ступай, а то крышку уже несут! Да помни, чему научился здесь, и других вразуми.
- Понял, милок, все понял. Прощай.
- Не "прощай" у нас с тобою, дед, а "до свиданья", – хмыкнул Ангел и посадил на нос покойнику большую зеленую муху: покойник вдруг звонко чихнул и сел в гробу.
- Мать честная!
Бабий визг больно врезал по ушам, но закрыть их ладонями никакой возможности не было – руки-то у покойника связаны! Чтоб, значит, "не растряслись" до могилки. Так вот и сидел, слушал-морщился. Однако своя старуха прежде всех визжать успокоилась, пробралась ко гробу крадучись и в самые глаза высверлилась:
- Али ты бес какой – обратно ложись! Ну-кось, перекрещу. – Дед Славка только глазами захлопал, испугался – а ну как не признают, заколотят крышку?
- Да спал я, Марусь, ты што! Руки-то развяжь – я и сам тако же перекрещусь! Ну?
- Спал?! Это ж кто спит-то так, а?! Ну, Славка, ну, лиходей, всю кровь мою выпил – это ж сколько деньжищ-то я вбухала на всю эту похоронную амуницию?! Бесом был, бесом и проснулся – ужо теперь дрыном тебя перекрещу, покуда связанный, ох и держись!
- А плакалась тут – золотой, кормилец! Ох, господи, да лучше б я опять помер! Марусь?
Но старуха уже выхватила жердь от палисаду, а дед, не забывший еще земной привычки тикать от разъяренной жены, попытался выскочить из гроба. Гроб тут же скувырнулся с табуретов, дед Славка запутался в похоронных тюлях и обнаружил, что связаны еще и ноги…
- Ах ты мать-перемать!
Ангел, Которого Нельзя Видеть, наблюдал за всей этой потехой с той стороны мира и видел, как не промахнулась пару раз Маруся, а там и соседи очухались, растащили-угомонили стариков. И всем миром уселись за майскую самогонку отмечать "чудесное Славкино воскрешение". С того дня и началась новая и удивительная жизнь деда Славки, на которую отпущен был ему ровно год.
- Я ж то думал – я сплю, – начал рассказ свой дед Славка, – И вижу в том сне – на небе я, и все кругом серое, облачное, даже и солнца нет. Все не наше какое-то. И падать некуда! Ни верха, на низа, ни лева, ни права – ничегошеньки. Ровно дурак висю. Да и самого-то нет меня, тела не чую, будто мыльный пузырь какой – на што ему верх-низ? Хотел проснуться, а оно никак – нету! Ну, думаю, помер. Страшно стало. Думаю, делать-то что теперь? А память-то телесная осталась, сесть бы да перекурить, обдумать ситуацию. Эге, щас! Сесть-то нечем? Организма-то нету моего, ни сесть, ни затянуться, а уж про курево и речи нет - карман с папиросами на теле моем остался. Запереживал, конечно, заметался, а откуда-то сзади Ангел мне: мол, не дергайся, здесь плавно двигаться надо, парить! Ну вот и поплыли, попарили мы с ним в этой серой жути.
- Нешто помер я? – спрашиваю.
- Назад не вернешься – стало быть, помер, – отвечает.
- Нешто это рай здесь у вас?
- А что, пожалуй, и рай.
- Да что ж ни души вокруг – либо я один со всей земли удостоен?
Как захохочет он, ровно молодчик на вечерке; говорит, мол, сколь уж людей повидал – мильярдами! - а все удивлять не перестают. Тут-то и начал толковать что к чему. Что, говорит, принес с собой? Отвечаю – а что ж, мол, я тебе принесу? А он мне: радостные воспоминания! Есть, мол, у тебя о земле радостные воспоминания? Стал вспоминать – пес его знает, как и жизнь-то прошла! Какие там радости? В детстве голодный вечно, после войны. Помню, кусок сахару у матки спер, ел за сарайкой – сладко! А он смеется – нет, мол, не сладко, радость чистая нужна, а ты спер. Мол, дальше давай, ищи! Где искать-то? Вспомнил, как молодой гулял, Маруську на сеновале тискал. Опять смеется! Радость-то, говорит, чистая нужна, а ты мне все земное лепишь!
- Что ж, – говорю, – и душа моя тоже тогда радовалась, а как же? Как же без земного-то?
- У нас тут земное не принимается, – отвечает.
И объяснять стал. Мол, человек – великое дело, и все дано ему, и земное, и небесное. Вопрос – чего больше он в карман напихает?
- Кто ж, – говорит, – запрещает-то? Все сеновалы для вас, все куры-поросята, все леса-поля. Вино пейте, баб своих жалейте, деньги копите, кому на что. Кому ж, кроме вас, и делать-то все это? Но кто еще и Чистой Радости на земле наберет, тот не с пустом и на небеси окажется. А что принесет тот, у кого радости сплошь земные? Голым-нищим придет, как последний дурак!
- Что ж, – говорю, – за Чистая Радость такая? Этого у нас и отродясь не было.
А он все смеется! Толкует: вот, мол, идешь – и чужой сад видишь, цветущий. Стоишь, любуешься, дышишь. Жизнь чувствуешь! Не думаешь – мне б, мол, такой сад. Полюбовался – и дальше пошел, вот и Чистая Радость! Или вот, прилетела к тебе синичка, насыпь крошек ей да любуйся, как уплетает, радуйся за ее толстые щечки. Всякая радость, что не приносит материальных выгод, – это, мол, наша, небесная!
- Ишь ты, – говорю, – у нас это не в цене как-то.
- Вспоминай!
Стал вспоминать: а ведь было, было! Был малой – бегал на речку ранним утром. Пар над водой, солнце за лесом жмурится, водица теплая-теплая. Благодать! Только представил – и на речке очутился, мальцом стал! Руки-ноги появились, берег под собой чую, по реке плыву – все настоящее! А он говорит мне, слышу: это твой рай, твой личный! Еще вспоминай – неужто и нету? Сел я на бережку, задумался, вспомнилось, как первую свою избу срубил! Только представил, и все тут оно: я молодой, сильный, первый год на Маруське женат. Изба новая, пустая совсем, живым деревом пахнет – ладонью веду по стене, любуюсь. И все настоящее опять, чувствую под ладонью дерево! А он мне – и это твой рай, вспоминай еще. Думал я, думал – так и не надумал. Не нашел. Он мне:
- А радость, как сын родился? Где она?
- В запое был оба раза – "копыта обмывали".
- Ну, а радость от трудов, от дел своих?
- Какая там, к едреной фене, радость? В колхозе от темна до темна, свету белого не взвидишь. И запои – для отдыха, значит. Трактор по пьяни утопил в речке, чуть не посадили. Где там наши радости?
- Мало, совсем мало, – отвечает Ангел. – Ты вот спрашивал – отчего здесь ни души, один ты будто? А я скажу – тут битком набито, просто каждый в своем раю нежится, вот и не видно никого. А кто-то - в личном своем аду, в тех мерзостях, что притащил с собой…
- А это кто – вон, висит-трясется? Тоже помер, что ли?
- Не, он в коме сейчас. На машине разбился. Да ты его, поди, в газетах видел – это Дрынов, депутат ваш.
- Точно, Дрынов! Ишь ты.
- Я с ним совсем тут измучился – ни одной Радости!
- Совсем?
- Абсолютно. Денег кучу нажил, особняков и машин нахватал, а радоваться не научился. Всю его жизнь по дню перебрали, до детского сада дошли – и там ничего! Помнит, как конфеты отнимал у девчонок.
- И куда ж его теперь?
- А куда ты думаешь? У него Мерзостей целый воз. На земле ему казалось хорошо: обжулит кого - рад-радехонек, мол, обстряпал дельце! А здесь все чувства наоборот ему, за каждую отнятую конфету – горько. Не решили с ним еще, вот решим – и отправится в свой персональный ад, жить там будет. Кто ж ему виноват! А ты, дед Славка, не совсем пропащий мужик – иди-ка опять к своей старухе, на целый год. Подкопи Чистых Радостей, наверстай за жизнь!..
- Что ж, теперь и самогонки не попить? – опечалились старики деревенские, наслушавшись речей деда Славки.
- Отчего ж не попить? То радость земная – кому ж, как не нам? Да только я уж не стану последний свой год поганить. Копилка-то моя пустая для небесной жизни, торопиться надо.
- Нешто мы вечные?
- Ну, по стопочке можно, на то и люди. А завтра на речку айда, мужики, солнышко из-за леса встречать!
…На майские приехали к старикам дети-внуки – и не узнали деревню! Стоит деревня Малиновка нарядная – клумбы-цветники у каждого дома, заборы-палисады новой краской сияют, да и мусор никто больше на дорогу не валит, убрано все. "Чисто Париж! Наверное, конкурс какой-нибудь объявили на образцовую деревню – за деньги наши старики бьются!" судачили приехавшие, а старики лишь посмеивались. И закаты, и рассветы встречали здесь теперь бережно, каждую бабочку на цветке замечали, каждую цветущую веточку. Не вышло это боком и в делах земных: и коровы паслись не хуже прежнего, и поросята жирели, и картошка была путем посажена. На все человеку отпущено, все успеет, лишь бы понимал это! А телевизоры здесь смотреть бросили: жгли костры по вечерам, крутили пластинки старые, кто-то и гармошку из чулана принес. Разве ж городским объяснишь? Посмеялись и уехали. А к Петрову дню заявился на деревню бывший депутат Дрынов, с того света выходец.
- В отставку вышел, мужички-бабоньки, да и к вам вот. Виденье было – поезжай, мол, Дрынов, в Малиновку, а то опять помрешь! Кто у вас тут за главного, кого слушать?
- А вот – дед Славка у нас!
- Эге, щас, – возмутился дед. - никогда главным не был, а теперь и подавно не буду. Разве ж власть – это Радость Чистая? Это обуза человеку, наказание! Еще начнет липнуть всякое. А ты, милок депутат, соображай: у нас тут каждый сам себе главный, лишь бы знал, что делает. Живи-селись – места хватит!
…За общим костром сидели старики на бревнышках, картошку пекли да вспоминали свое лучшее, молодое. Кто-то завел пластинку – надрывалась из окошка Русланова: "Окрасился месяц багрянцем…"
- Ишь ты, красиво-то как сказано: окрасился, да еще и багрянцем, – качнул головой дед Славка.
- Да я ж по молодости, пока в голосе была, сто раз тебе эту песню сама пела – а ты и не разобрал?
- А я, Марусь, слов не слушал - я на тебя глядел. Забыл я про это хорошее воспоминание Ангелу сказать, полжизни перезабыл.
- А ты только первый наш год для меня хорошим воспоминанием и оставил – избу возвел, не пил, не дрался. Все остальные наши года – как приложение. И вспомнить-то нечего.
- Не вспоминай, Марусь, не вспоминай! Мне б лет сорок назад помереть-то эдак… На небеси попадешь – вспомни только первый год наш, и я его вспомню. В одном раю встретимся! Буду глядеть на тебя, как тогда…
- А я про багряный месяц тебе петь буду.
- А может, и не только глядеть! - подскочил, замолодечился дед Славка. – Как Ангел отвернется – так и зажму тебя где-нибудь в райском уголочке. Вопреки всем законам мирозданья!
Старость наша, Марусь, – это временно.
- А Чистая Радость – навсегда?
…Искры от костра рвались во тьму небесную, нисколько не боялись исчезнуть в ней. А месяц над Малиновкой в ту ночь действительно окрасился багрянцем…
---
|
| |
| |
